АРТ–ГАЛЕРЕЯ

Светлана КИРИЛЛОВА

Людвиг ван БЕТХОВЕН

1770–1827

Однажды, напев мелодию, Джоаккино Россини спросил у своего собеседника, пианиста и композитора Фердинанда Гиллера: «Вы узнаёте эту музыку?» — «Это скерцо Героической симфонии», — ответил Гиллер.

Много лет назад Фердинанд Гиллер сидел у постели умирающего Бетховена. Гиллеру было в то время пятнадцать лет, и он глазами юности еще умел видеть детали. Ему запомнилось, как красивая жена его учителя Гуммеля вытерла лицо Бетховена своим тонким батистовым платком. «Я никогда не забуду тот взгляд, который обратил к ней умирающий».

Современники считали Бетховена и Россини великими композиторами. В новелле «Паломничество к Бетховену» (1840) Рихард Вагнер описывает чувства провинциала, осуществившего мечту увидеть «живого Бетховена». После встречи с Бетховеном герой новеллы обращается к попутчику: «Ты теперь куда?» — «В Италию, повидаюсь с Россини, — восторженно кричит тот. — Он тоже великий!»

Слава Бетховена в то время гремела по всей Европе. А Россини, болтая с Гиллером, сочинял кулинарную книгу.

«ВЫ СЛЫШИТЕ КОЛОКОЛ?»

Смерть Бетховена окружала тайна. Но начало его бессмертия — тоже.

После последнего консилиума врачей Бетховен с горькой иронией произнес по-латыни: «Plaudite, amici, finita est comoedia!» А умирая, Бетховен сказал певцу Лаблашу: «Вы слышите колокол? Перемена декораций!»

Мистерия закончилась. Но зал молчал.

После смерти Бетховена никто из тех, кто хорошо знал композитора, не захотел написать его биографию. Даже ближайшие друзья — доктор медицины Франц Герхард Вегелер (1) и любимый ученик, композитор и пианист Фердинанд Рис (2) — ограничились лаконичными биографическими заметками.

В алхимической смеси фактов, анекдотов, исчерканных партитур, угроз самоубийства, любовных интрижек, ссор и непрекращающегося физического страдания, которыми была переполнена до краев жизнь Бетховена, все еще отсутствовал компонент, подобный философскому камню алхимиков: та щепотка порошка, которая способна превратить неблагородный металл в чистое золото.

Миф о Бетховене еще не родился.

29 марта 1827 года, в день погребения Бетховена, за гробом, по некоторым сведениям (вероятно, преувеличенным), шли тридцать тысяч человек. В глазах венцев (а их зрение еще не было испорчено позднейшим изменением перспективы) хоронили музыканта, обласканного королями, эрцгерцогами и князьями. Публика пришла посмотреть на похороны любимца аристократов, который капризничал, как оперная примадонна.

По свидетельству Фердинанда Риса, Бетховен, увидев как-то раз, что хозяин салона во время концерта разговаривает с дамой, хлопнул крышкой фортепиано и громко сказал: «Не буду я больше играть для таких свиней».

Грандиозная катастрофа 1789 года, в которой австрийская аристократия потеряла своих французских кузенов и кузин, завершилась. Те, кто уцелел в ней, стали умудренней, терпимей и циничней. В 20-е годы XIX века никто из аристократов не стал бы требовать за пару сильных слов голову Бетховена.

Бетховен же платил своим покровителям щедрыми посвящениями.

БЛАГОДЕТЕЛИ

Императору Александру I, который играл на скрипке, композитор посвятил три скрипичные сонаты ор. 30. За это посвящение в 1815 г. императрица Елизавета Алексеевна вручила ему на Венском конгрессе 100 дукатов.

Людовику XVIII композитор лично прислал авторскую копию «Торжественной мессы» и был польщен полученной от короля в 1824 г. золотой медалью.

Английскому королю Георгу IV Бетховен посвятил батальную симфонию «Победа Веллингтона, или Битва при Виттории» и был рассержен тем, что монарх позабыл прислать ответный подарок.

Девятую симфонию ор. 125 Бетховен планировал посвятить королю Франции Людовику XVIII или императору Александру I, но к тому времени, когда он ее закончил (1826 год), французский король и русский император уже скончались, и после долгих раздумий композитор посвятил ее королю Пруссии Фридриху Вильгельму III. Не удивительно, что на вопрос одного из друзей, где раздобыть денег, Бетховен проворчал: «Напиши книгу стихов и посвяти ее императрице!»

В Венском обществе любителей музыки сохранилась авторизованная копия Третьей, Героической, симфонии, датированная августом 1804 года. На копии партитуры симфонии значится: «Написана в честь Бонапарта» (3). Тем самым разрушается красивая легенда о разгневанном композиторе — противнике всякой королевской власти, якобы снявшем посвящение Наполеону Бонапарту, когда узнал, что Наполеон объявил себя императором. В действительности Бетховен просто собирался на гастроли в Париж. После того как поездка сорвалась, Наполеон Бонапарт больше не интересовал композитора.

Два года спустя в первом издании 1806 г. Третья симфония (бывшая симфония «Буонапарте») получила закрепившееся за ней название «Героическая» и была посвящена князю Францу Йозефу Максимилиану фон Лобковицу.

С первых шагов в Вене Бетховен приобрел немало покровителей среди венской аристократии. Любимец салонов говорил все, что взбредет в голову, и никогда — это признавали его друзья — не имел столкновений с полицией. В Вене прекрасно знали, что князь Карл Лихновский платил Бетховену годичное содержание в 600 флоринов. В ту пору, как подсчитали исследователи, горничная зарабатывала 20 флоринов в год, фабричный рабочий — 50–60. Для обеспеченной жизни требовалось от 300 до 500 флоринов в год.

Когда же в 1806 г. Бетховен насмерть поссорился со своим благодетелем, ему стал выплачивать содержание уже не один князь, а целый «триумвират князей»: Фердинанд Кинский (1781–1812), Франц фон Лобковиц (1772–1816) и эрцгерцог Иоганн Йозеф Рудольф (1788–1831), сводный брат императора Франца I. Князья гарантировали ему сумму почти в семь раз большую — лишь бы великий композитор никуда не уезжал из Вены. Впрочем, князья один за другим уходили из жизни, и дотация в конце концов стала составлять не более 1300 флоринов серебром.

Бетховен до конца жизни жаловался на бедность.

ГОЛОВА БЕТХОВЕНА

29 марта 1827 года, собираясь на похороны великого композитора, толпа наверняка рассчитывала поглазеть на цвет аристократии. Однако никто из представителей двора не явился. Впоследствии историки не раз задавались вопросом: что означает этот загадочный заговор молчания?

Юный Герхард фон Брейнинг (4), которому в год смерти Бетховена было четырнадцать лет, вспоминал, что его отец Стефан фон Брейнинг и другие друзья Бетховена в первые ночи после похорон дежурили у могилы композитора на Верингском кладбище. Секретарь и биограф Бетховена Антон Шиндлер (5) (1795–1864) объяснил причину: «Верингский могильщик сообщил, что ему вручили ассигнацию в тысячу флоринов, которую он и показал нам, и просили принести в указанное место голову Бетховена».

История была в духе эпохи: голову Йозефа Гайдна когда-то украли прямо из гроба. За семь лет до смерти Бетховена во время состоявшейся в Айзенштадте эксгумации останков прославленного композитора было обнаружено, что в гробу лежит пустой парик. (Череп Гайдна, попавший в руки коллекционеров, был торжественно захоронен только в 1954 году.)

Увы, ореол бетховенской славы поначалу привлекал современников больше, чем его музыка. Голова композитора была оценена в тысячу флоринов, а рукописные партитуры Четвертой и Пятой симфоний ушли с аукциона за пять и шесть флоринов. Партитура «Торжественной мессы» — за семь. Музыкальные эскизы и наброски — по два-три флорина. В напечатанном виде партитуры тех же симфоний стоили в три-четыре раза дороже!

(Для сравнения: на недавнем аукционе Сотби первая печатная партитура Девятой симфонии 1826 г. с пометками композитора была продана за 3 миллиона долларов.)

«Таковы большинство знатоков, которые претендуют на верное и острое суждение о любой музыке, — однажды насмешливо сказал Бетховен своему ученику Фердинанду Рису. — Дайте им лишь имя их любимца — больше им ничего не нужно».

Во время поспешного посмертного аукциона Стефану фон Брейнингу удалось спасти от продажи два женских портрета и «Одиссею», лежавшую у постели умирающего Бетховена. Среди отмеченных в «Одиссее» строк были и такие: «Сердце мое уже давно закалено страданием, ибо я много пережил, много выстрадал».

ПУТЬ В ЗЕМЛЮ ОБЕТОВАННУЮ

Детство Бетховена принято изображать адом. Легенда рассказывает об ужасном отце, Иоганне ван Бетховене, который приходил домой пьяным, тащил ребенка к фортепиано и заставлял всю ночь играть упражнения.

Если вина Бетховена-старшего заключалась только в этом, то у его сына Людвига было самое обычное детство музыканта той поры. Отец, всегда находившийся под угрозой увольнения, стремился как можно раньше превратить своего сына в профессионального исполнителя. Век музыканта был короток: он мог потерять зрение из-за переписывания нот, оглохнуть от постоянных сквозняков и простуд. Конкуренция за высокооплачиваемые места в капеллах была высокой. Если на смену музыканту отцу приходил хорошо обученный сын, то место и заработок оставались за семьей. Более того: за свой педагогический труд отец мог испросить повышение зарплаты.

Заработки у музыкантов были высокими: если домашний учитель получал 50–60 флоринов в год, то даже рядовые музыканты на службе у князя или курфюрста могли рассчитывать на 200–300 флоринов плюс бесплатная квартира и питание. Капельмейстер же имел право просить зарплату университетского преподавателя: от 400 флоринов и выше. Придворный органист Вольфганг Амадей Моцарт получал 450 флоринов.

Разумеется, в XVIII–XIX вв. концертирующие дети-виртуозы приносили своим родителям немалые доходы. Джордж Полгрин Бриджтауэр, для которого Бетховен позднее напишет «Крейцерову» сонату, дебютировал в 10 лет. Но большинство юных музыкантов в XIX веке — и семья Бетховен не была исключением — готовились к будням в оркестре капеллы.

Скрипач Франц Антон Рис (отец Фердинанда – ученика Бетховена), в 11 лет уже был назначен на место своего отца в придворном оркестре. Его учитель, скрипач и композитор Иоганн Петер Саломон сам получил место в капелле в возрасте 13 лет. Эта тенденция была интернациональной: в Италии Джоаккино Россини прошел тот же путь: в 10 лет — аккомпаниатор, в 12 — певец театра, в 13 — чембалист оркестра.

Карьера юного Людвига ван Бетховена ничем не выделялась на этом фоне: в 12 лет — чембалист и певец, в 13 — первое жалованье члена придворной княжеской капеллы, в 15 — придворный органист.

В 17 лет, после смерти отца, он стал главой семьи и был вынужден заботиться о младших братьях. Эта роль казалась молодому Бетховену подлинным призванием. «Я часто думал о вас, стараясь сделать вас счастливыми, будьте же ими!» — писал он в своем завещании 1802 г. младшим братьям Каспару Антону Карлу и Иоганну Николаусу.

Перед глазами Бетховена стояли два неудачных брака: его деда (родная бабка композитора спилась) и его отца. Не удивительно, что он так и не решился обзавестись собственной семьей. «Беховен охотно заглядывался на женщин, особенно на молодых и красивых, — вспоминал Фердинанд Рис. — Он очень часто влюблялся, но, как правило, на короткое время. Когда я однажды поддразнивал его покорением одной прекрасной дамы, он признался, что она привязала его к себе крепче и сильнее всех прочих — то есть на целых семь месяцев».

«Насколько мне известно, все его возлюбленные принадлежали к более высокому сословию», — уточнял Франц Вегелер.

Последнюю попытку стать отцом он предпринял после смерти брата Каспара Антона Карла в 1815 г., когда стал бороться за право опеки над племянником Карлом. «У вас двое детей, у меня же лишь один ребенок — сын моего брата», — писал композитор в 1822 г. своему другу. Стоило ему попробовать себя в роли главы семьи, как тут же поднимал голову давно сошедший в могилу ужасный отец — Иоганн ван Бетховен. Людвиг подавлял подростка своей деспотичной заботой. Племянник Карл то убегал из дома, то требовал денег, а в 1826 г. предпринял попытку самоубийства. Перед этим он даже не попытался найти поддержку у обожавшего его дяди.

Когда-то праотцу Аврааму было обещано чудо многочисленного потомства, если он, человек преклонного возраста, разорвет прежние связи и отправится через пустыню в ночь. Чтобы уподобиться патриарху, Бетховену оставался единственный путь: творчество. Музыка стала для него пустыней, дорогой и ночью — тем путем, что однажды приводит в землю обетованную.

И Бетховен пошел по нему.

ИЗМЕНЕНИЕ ПАРАДИГМЫ

Только музыка завершила бетховенский миф, в огне которого переплавились все события его жизни. Гектор Берлиоз, автор «Фантастической» симфонии, описывал, как в Париже через семь лет после смерти Бетховена исполнялась «Симфония судьбы»:

«Она сопровождалась яростными выкриками вперемежку с рыданиями и взрывами смеха… нервная судорога пробегала по телу слушателей... На четвертом такте вступления финала весь партер вставал и покрывал своими криками громкий голос оркестра. Зачастую некоторые исполнители, сами парализованные волнением, не в силах были продолжать свою партию и удержать выпадавший из руки смычок. Некоторые молодые люди громко хохотали, другие рвали на себе волосы, нелепо корчились. Какой-то старый военный, воздевая руку к небу, восклицал: «Император! Это император!..»

В итальянских театрах той поры оперный спектакль (достаточно вспомнить оперы Россини) не обходился без вмешательства полиции: зрелище сопровождалось криками и драками зрителей, как современный футбольный матч. Но массовый психоз пресыщенных парижских слушателей (нам, кто знает гораздо больше, он напоминает поведение слушателей на рок-концертах ХХ века) казался современникам чем-то невиданным и непристойным.

Бетховен. Зарисовки И.П. Лизера

Один из учителей Берлиоза, прослушав Пятую симфонию, «потерял голову» и «не знал, куда надеть шляпу». Затем заявил: «Все равно! Не следует писать такого рода музыку». — «Будьте спокойны, — парировал Берлиоз, — такой музыки будет написано немного!»

Но он ошибся. Людвиг ван Бетховен удостоился многочисленных последователей. В симфониях и последних квартетах Бетховен создал образ музыки как стихийной природной силы, которая обрушивается на человеческое сознание. Нередко она кажется жестокой и разрушительной, зачастую вызывает ужас.

«Бетховен жестоко обращается с публикой (я бы даже сказал, чуть ли не совершает насилие над нею)», — писал в ХХ веке Ромен Роллан.

Бетховен перевернул наши представления о музыке. Бетховенская смена парадигмы значила для XIX века то же, что открытие Эйнштейна — для XX. Изменить парадигму — означает пересмотреть настоящее и прошедшее. Со сменой парадигмы бывшее делается небывшим: из культурной памяти сами собой стираются не соответствующие ей образы и концепции.

Как только Бетховен вынудил XIX век осознать свою музыку, в культурной памяти нескольких поколений поблекли и исчезли (словно они никогда не существовали) почти все композиторы XVIII века.

Еще тогда, когда Бетховен руководил первыми репетициями Героической симфонии, Фердинанд Рис обратил внимание на странность этой музыки, с ее нелогичным, как бы нарочито хаотическим движением. Кажется, что одна группа инструментов ошибается в счете и забегает вперед другой. Как будто хаос вторгается в музыку, точно передавая ощущение человека, попавшего в центр сражения (Толстой опишет это в литературе значительно позже).

«В Allegro Героической симфонии оркестр неоднократно сбивался. За несколько тактов до полного проведения темы во втором разделе Бетховен предвосхищает ее у валторны, а у первых и вторых скрипок еще звучит секундаккорд, — рассказывал Фердинанд Рис. — У того, кто не знаком с партитурой, всегда возникает ощущение, что валторнист плохо сосчитал и вступил неправильно. На первой репетиции этой симфонии… я, будучи уверен, что произошла ошибка, сказал: «Проклятый валторнист! Он что, не умеет считать? Такая фальшь!» Мне кажется, я был близок к получению оплеухи. Бетховен долго не мог мне этого простить».

ДОВОД В СПОРЕ

В ХХ веке Людвиг ван Бетховен стал отцом многочисленного музыкального потомства — в том числе такого, какое ему самому вряд ли пришлось бы по вкусу. Автора Девятой симфонии приходится причислить к родоначальникам массовой музыки ХХ века, вышедшей на огромные стадионы и завораживающей и оглушающей слушателей грохотом. Ее идеология: музыка и насилие взаимосвязаны, и, сплавленные в правильных пропорциях, они ведут к раскрепощению. Все это слушатели поняли еще во времена Гектора Берлиоза, когда зал бесновался при исполнении Пятой симфонии.

Иоганн Вольфганг Гёте (6), придерживавшийся традиционных для XVIII века представлений, говорил, что музыка — нечто врожденное, внутреннее, не требующее особой пищи извне, не нуждающееся в жизненном опыте. И потому музыка Бетховена ему не нравилась.

Современники Бетховена и Гёте жили представлениями о музыке как о синтезе субъективного и объективного начал. Бетховен сломал это представление. Он вывел музыку вовне. Музыка нравственная или безнравственная, прогрессивная или реакционная, упадочническая или революционная — все эти политические ярлыки ХХ века выплыли из небытия только после Бетховена. «Странная вещь, — с недоумением замечал Ромен Роллан в первой половине ХХ века. — Бетховен оказался ближе к нашей эпохе, хотя, вероятно, и теперь его понимают не лучше, чем прежде».

Один из исследователей проницательно сравнивал исполнение каждого произведения Бетховена с рождением нового организма в природе. Эти новые организмы могут восприниматься как исторические персонажи, становиться доводом в политических спорах, вызывать любовь и ненависть, не имеющие отношения к музыке. Бисмарк и Ленин узнавали себя в «Аппассионате». Финал Девятой симфонии играли на дне рождения Гитлера и на коммунистических партийных съездах. Любому режиму было важно заполучить в свой лагерь Бетховена.

ПЕРЕМЕНА ДЕКОРАЦИЙ?

Самым трагическим в жизни Людвига ван Бетховена было постепенное наступление глухоты. «Будь у меня другое занятие, то еще куда бы ни шло, но при моей профессии такое состояние ужасно!», — писал он Францу Вегелеру в 1801 году.

Случай Бетховена не был уникальным: музыканты его эпохи глохли от вирусных инфекций, теряли слух от нервного перенапряжения. Бетховен почти два десятилетия боролся за то, чтобы не считаться калекой. И это сражение он выиграл.

…За несколько лет до смерти, когда в Вене была в разгаре антиитальянская кампания, Людвиг ван Бетховен встретился с Джоаккино Россини (7). Обоих отговаривали от встречи. Но Бетховен, который бранил даже такого классика, как Йозеф Гайдн, проникся неожиданной симпатией к своему итальянскому коллеге.

Сегодня мы знаем, что к моменту встречи с Бетховеном Россини тоже был тяжело болен. Бетховен потерял способность слышать звуки извне, Россини потерял внутренний слух. Через два года после смерти Бетховена он оставил карьеру и почти в полном молчании провел 40 лет. Музыку он мог писать только в минуты просветления. Но о его страданиях на вершине славы в то время почти никто не догадывался: Россини, как и молодому Бетховену, удавалось вводить в заблуждение окружающих.

Вероятно, Людвига ван Бетховена ему обмануть не удалось…

«Вы узнаёте эту музыку? — спросил в 1855 г. Россини у Фердинанда Гиллера, в памяти которого навечно осталась встреча с умирающим Бетховеном. — Какая сила, какой огонь были у этого человека!.. Я был представлен Бетховену. Но из-за его глухоты и моего незнания немецкого языка беседа между нами была невозможна. Я был рад тому, что смог хотя бы увидеть его».

Россини и его собеседник были в это время как две кометы, пролетевшие мимо гигантской планеты и не попавшие в ее орбиту. За ними рождались целые галактики, менялся порядок вещей, перестраивалась Вселенная. Эту вселенскую катастрофу вызвал человек по имени Людвиг ван Бетховен.

А они летели свободные. И Россини напевал скерцо из Героической симфонии.