Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «Искусство»Содержание №18/2007

СПЕЦИАЛЬНЫЙ ВЫПУСК

Ч е р н ы й   к в а д р а т

Сергей ДМИТРЕНКО

Поэтические параллели

Поэту присущи ритм и темп и для него
нет грамматики, нет слов.
Казимир Малевич

Как бы там ни толковали «Черный квадрат», в своем изначальном смысле он стереометрически симметрично противопоставлен пространству загрунтованного холста. Не всегда это — белый квадрат, чаще прямоугольник (характерно, что первоначально знаменитое творение Малевича было названо «Четырехугольник»), но всегда антитеза замысла и воплощения.
Белый квадрат — задуманное художником, но еще не воплощенное. Полная свобода фантазии:

…не знаю сам, что буду
Петь, — но только песня зреет, –

вспомним слова Фета.
Стала хрестоматийной история с огромным загрунтованным полотном, приготовленным Павлом Кориным для своей монументальной картины «Русь уходящая», но так и оставшимся не тронутым кистью. Однако можно предположить, что Корин, человек ХХ века, живущий среди авангардных поисков, в конце концов решил не переносить многочисленные эскизы своей, как он считал, главной картины на гигантский белый холст, а оставить под ним только табличку с названием. Та Русь действительно из мира ушла, скрылась невидимо, как город Китеж.
Черный квадрат — воплощение в предельной форме, всевоплощение.
«Всё во мне и я во всём», – заметил однажды другой русский певец неуловимого — Тютчев. Так порой рисует на белом листе ребенок: одна фигурка, вторая, третья, какие-то каракули, всё новые и новые наползающие одна на другую фигурки и, наконец, растушевка, сливающая все в черное пространство.

Н. Кульбин. Портрет А. Кручёных. 1913

В литературе идея черного квадрата как идея непрерывного, без начала и конца, движения от полной творческой свободы к предельной завершенности возникла еще в XIX веке, когда глава французских символистов Стефан Малларме (1842–1898), размышляя о некой мегакниге, итожащей весь его творческий опыт, видел один из ее вариантов в форме чистого листа бумаги; он же говорил о Мраке Чернильницы. Классик современного литературоведения Ролан Барт назвал опыты Малларме «героической попыткой слить воедино литературу и мысль о литературе в одной и той же субстанции письма».
Эти идеи так или иначе обрели благодатную почву в пору русского Серебряного века. Одна из черт, определивших его феномен, исходит из принципа «расширения художественной впечатлительности» (Д.С. Мережковский). Можно сказать, что поэты и пишущая братия «Черному квадрату» не подражали — единым был вектор творческого движения.

А. Кручёных. Портрет В. Хлебникова 1910

В замечательных воспоминаниях «Мужицкий сфинкс» поэта и переводчика Михаила Зенкевича (1886–1973), акмеиста, мастера творческого эпатажа, разрушителя литературных табу, рассказано о поэтическом вечере в петербургском литературно- художественном журнале «Аполлон» (1909–1917), крупнейшем форпосте Серебряного века. «Аполлон» издавался символистами и акмеистами, но Зенкевич сохранил для истории изображение своего рода парада литературных авангардистов.
Здесь Андрей Белый мелом на черной доске «цифрами и чертежами вскрывал перед пораженными слушателями механику ритма. И казалось, что поэтическая алхимия раскрыта, что теперь уже каждый поэт сможет по этим каббалистическим рецептам изготовлять чистое золото поэзии».
А вот Велимир Хлебников.
«Из угла угловато-неловко отделяется, ботая тяже­лыми ботинками, долговязый, сутулый, небритый сол­дат в гимнастерке без пояса, с обстриженной под ноле­вой номер головой… <…>
— Будетлянами сделано новое великое открытие. Изобретен способ писать стихи из одних знаков пре­пинания, — лепечет отрывисто, как телеграфный аппарат, отсчитывая слова, Велимир Хлебников.­ — Я сейчас прочту одно такое стихотворение... точка... ти­ре... запятая... двоеточие... восклицательный знак... многоточие...
Прочитав свое стихотворение, Хлебников опять забивается в угол, рассеянно попыхивая солдатской ма­хоркой.

Поэт Василиск Гнедов

Но что это за развязный белобрысый молодой чело­век в нелепо сшитой из церковной парчи куртке лезет непрошенно на смену Хлебникову?
Приказчик из галантерейного магазина, одевшийся с шиком под Оскара Уайльда: цилиндр, лакированные туфли, белый жениховский галстук с рубиновой булавкой — нет, не галстук, а бинт вокруг шеи. Из бокового кармана парчовой куртки он вытаскивает бритву и размахивает ею, как камертоном.
— Рекомендуюсь, — сипит он ларингитным шепотом, — редактор «Петербургского Глашатая», Игнатьев...
И, пробормотав еще несколько неразборчивых слов, захлебнувшись спазмой, сует бритву в карман и, по­бледнев, хватается рукой за горло, где сквозь белую повязку проступает кровь.
Игнатьев... Игнатьев... Помнится, раз он подвез меня ночью в таксомоторе к «Бродячей собаке». Богатый купеческий сынок, эгофутурист, родители хотели его остепенить и женить, но он перед свадьбой нелепо и не­ожиданно покончил с собой, перерезав горло бритвой.
На середину комнаты выходит другой молодой человек, еще более развязный, с широким плоским лицом, в потертом пиджачке, без воротничка, в обшмы­ганных, с махрами внизу брюках.
— Василиск Гнедов — сама поэзия, читает свою ге­ниальную «Поэму конца». В книге под этим заглавием пу­стая страница, но я все же читаю эту поэму, — выкрикивает он и вместо чтения делает кистью правой руки широкий похабный жест.
Застучали отодвигаемые кресла, все встали. Два служителя начали разносить на подносах чай и пе­ченье…»
Этот вечер прошел, очевидно, не позднее января 1914 года, когда покончил с собой Игнатьев. Гнедов выпустил свою «Поэму конца» в сборнике «Смерть Искусству» в 1913-м. Василиск, разумеется, это красноречиво избранное литературное имя, в действительности его звали Василий Иванович. Этот тогда молодой человек (годы жизни: 1890—1978) поставил себе цель «перевернуть, обновить литературу, показать новые пути». Другой современник Гнедова поэт Владимир Пяст дал свое описание публичного чтения «Поэмы конца»: оно состояло «только из одного жеста руки, быстро поднимаемой перед волосами и резко опускаемой вниз, а затем вправо вбок. Этот жест, нечто вроде крюка, и был всею поэмою».
Историки литературы более благосклонны к Гнедову. Авторитетнейший исследователь поэзии и сам незаурядный поэт Сергей Бирюков пишет: «Хотя книга Гнедова называлась «Смерть Искусству», поэт показал безграничные возможности именно искусства. Гениальное белое поле «Поэмы конца» — завершение этого свода минималистских поэм — есть в то же время подлинное Начало. <…> …одностроки Гнедова являли собой своего рода арсенал авангардного артистизма…»
Среди других поэтических экстравагантов того времени следует назвать Александра Добролюбова (1876—1945?), также тяготевшего к доминанте белого листа, озаглавившего сборник своих сочинений «Из книги невидимой» и в конце концов ушедшего из литературы в проповедничество, опираясь в том числе и на учение автора «Синей птицы» Мориса Метерлинка о молчании как пути к откровению.
Еще один фигурант — Алексей Константинович Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинский (1886—1916). Выходец из старинного дворянского рода, инвалид вследствие несчастного случая на охоте, он завершил свои литературные эксперименты тем, что, приняв морфий, стал записывать свои предсмертные ощущения. До этого дважды пытался покончить жизнь самоубийством.
Разумеется, не забудем и о поэте и теоретике поэзии Алексее Елисеевиче Кручёных (1886—1968), авторе неологизма «мирсконца», подаренного им Велимиру Хлебникову, а также более известного, можно сказать, хрестоматийного стихотворения «Дыр бул щыл». В том же 1913 году он выпустил листовку «Декларация слова как такового», а затем сборник «Слово как таковое».
Может, именно у Кручёных следует взять — как квинтэссенцию тогдашних художественных поисков — заявление о праве поэта пользоваться «разрубленными словами, полусловами и их причудливыми хитрыми сочетаниями».
Но напоследок вспоминается уже не это, а, может быть, первый в истории русской культуры черный четырехугольник.
Умирая, Гаврила Романович Державин взял грифельную (аспидную) доску и начертал на ней в ночь кончины:

Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царста и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы!

По-моему, достойно места одного из главных экспонатов на прошедшей недавно в Русском музее выставке «Приключения «Черного квадрата». Доска эта хранится поблизости, в Публичной библиотеке на Невском.

ЛИТЕРАТУРА

Алёшина Л.С., Стернин Г.Ю. Образы и люди Серебряного века. – М.: Галарт, 2005.
Бирюков С.Е. ЗЕВГМА: Русская поэзия от маньеризма до постмодернизма. – М.: Наука, 1994.
Литературные манифесты: От символизма до «Октября». Составители: Н.Л. Бродский и Н.П. Сидоров. – М.: Аграф, 2001.
Тух Б. Путеводитель по Серебряному веку: Краткий популярный очерк об одной эпохе в истории русской культуры. – М.: Октопус, 2005.

Н. Гончарова. Обложка книги А. Кручёных «Мирсконца». 1912

О. Розанова. Титульный лист книги «Утиное гнездышко…». 1913