Хранитель Лукоморья

В Выставочных залах Музея А.С.Пушкина – в Денежном переулке, на Арбате – удивительная экспозиция: «Пушкинский заповедник и его Хранитель». Имя его знают все, кто хоть раз побывал в Пушкиногорье или читал его новеллы о Михайловском. Это Семен Степанович ГЕЙЧЕНКО.

Владимир Невельский

На левом берегу Сороти, неподалеку от озерца Маленец, у нижней дороги из Михайловского в Савкино, где некогда пролегала граница имения Ганнибала, стоит ветряная мельница. Поставлена она тридцать лет назад там, где сотрудники Пушкинского заповедника обнаружили при раскопках камни старинного фундамента, следы давнего пожарища и обломок каменного жернова. Всякий раз, когда приезжаю в Пушкиногорье, я непременно выхожу за ограду усадьбы поэта, чтобы взглянуть на старый ветряк, восставший из пепла благодаря интуиции тогдашнего директора заповедника Семена Степановича Гейченко, угадавшего для раскопок точное место прежней постройки.

Впрочем, весь музей-заповедник своим вторым рождением обязан ему же. Что было здесь в первую послевоенную весну, перед его приходом? Сплошные руины. На каждом шагу – воронки от снарядов и бомб, сожженные усадьбы Михайловского, Тригорского и Петровского, вместо деревень – одни печные трубы. И всюду – колючая проволока с предостерегающей надписью «заминировано»….

При одной из наших встреч Гейченко рассказывал мне: когда он, сотрудник Института русской литературы (Пушкинского дома), только что по решению Академии наук назначенный директором, приехал сюда и принялся терпеливо возрождать на пепелище «приют спокойствия, трудов и вдохновенья», его сразу же насторожила мертвая тишина природы: в священных пушкинских рощах и лесах не прозвучала той весной 45-го года ни одна соловьиная трель. Оказалось, фашисты переловили всех птах, чтобы, вырезав им язычки, приготовить для себя «деликатесное блюдо».

Оставив неотложные дела на попечение своих помощников (а вся лавина дел в заповеднике и была неотложной), исколесил и исходил тогда Семен Степанович не одну область Центральной России в поисках хотя бы нескольких пар самых искусных певцов. И нашел-таки. По его словам, даже знаменитые курские соловьи не могли сравниться с волшебными голосами птиц, обитавших в окрестностях города Ломоносова, на легендарном «Ораниенбаумском пятачке».

Потомки крылатых переселенцев, которым по сердцу пришлись псков-ские перелески и купы серебристых ив, склонившихся над водами спокойных рек, теперь очаровывают душу, как только наш слух пронзают их первые задорные посвисты…

Эта трогательная история – как бы крохотный камешек, положенный в фундамент той поистине титанической и самоотверженной работы, которую проделал за 48 лет бессменного директорства Семен Степанович Гейченко вместе со своими сподвижниками, тоже, как и он, беззаветно преданными делу.

Крохотный камешек, совсем невесомый: всего-навсего серебристая соловьиная трель раскатилась виртуозными коленцами над деревенскими избами и усадьбой Михайловского. Но… завороженный ею, дух поэта в тот же день – так утверждает местное предание – вернулся на лоно «счастья и забвенья».

– Прекрасен Пушкин прочитанный, – задумчиво говорил Гейченко, когда мы сидели с ним на скамейке неподалеку от усадебного дома. – Но Пушкин, узнанный в рощах, парках и усадьбах Михайловского и Тригорского, становится для нас еще прекрасней. Кто, проходя по аллеям и дорожкам заповедных парков, не вспоминает его стихи, письма, разговоры с друзьями, протянувшими ему руку помощи в тягостные для него годы ссылки? Глаза наши всматриваются в каждую тропинку, деревце, камень, мы вслушиваемся в птичий гомон, шепот ветра и ищем в них ответа: как же это было при нем?.. Передо мной прошли в Михайловском сотни тысяч людей. И все они хотели увидеть то, что окружало поэта. Я говорю им: «У этого окна любил сидеть Пушкин». Тут все начинают смотреть на обыкновенное окошко и вдруг видят, что оно не обыкновенное, что никто из них такого окна раньше не видел, не видел около окна этот зеленый куст, что другого такого куста нет на всем свете, что над кустом небо, какое было при Пушкине, и облако, и отраженный стеклом силуэт пролетающей птицы…

Конечно, в заповеднике при советской власти не обошлось без обилия «наглядной агитации» – огромных транспарантов (на них скорбно-молитвенные пушкинские строки превратились в ликующий призыв: «Здравствуй, племя младое, незнакомое!»), расставленных по обочинам дороги аляповатых панно на сюжеты сказок Пушкина, златой цепи с котом на дубе и прочего, и прочего в том же духе… Что ж, Гейченко, человек того времени, прекрасно изучил вкусы и психологию советского чиновника. Однажды – еще в послевоенные годы – он в минуту откровенности очень четко сформулировал свое кредо. Как-то один из его молодых сотрудников, огорошенный «реконструкцией» заповедника, сказал ему: «Семен Степанович, мы делаем михайловский парк таким ухоженным… дорожки выравниваем… Ведь при Пушкине совсем не так все это было. «Огромный запущенный сад» - вот что он писал об усадьбе». «Милый мой, - ответил Гейченко, – правильно вы говорите. Но приедут к нам проверяющие, всякие там комиссии, увидят запущенные дорожки… Мы же никогда не докажем им, что при Пушкине так оно и было. А сейчас они видят, что все разбито по веревочке, вылизано и ухожено, и страшно довольны: значит, в заповеднике люди работают не покладая рук».

Он, Гейченко, понимал все. Он понимал, что быть Пушкиногорью в запустении многие годы, что не выбить ему, директору, ни новых ставок для сотрудников, ни материалов для восстановления порушенного войной, ни многого другого, если не потрафит он вкусу ответственных товарищей. Что было, то было…

Но зато теперь в любое время года открывается нам в заповедных местах душа поэзии, пленительный мир пушкинских стихов.

Мудрый и добрый «домовой» Михайловского почти полвека хранил, как и завещал поэт, «селенье, лес и дикий садик мой».

В своей замечательной книге «У Лукоморья» Гейченко пишет: «Когда будете в Михайловском, крикните громко: «Александр Сергеевич!» Уверяю вас, он обязательно ответит: «А-у-у! Иду-у!»

Если вам посчастливится побывать там, вспомните эти слова Семена Степановича.